Анализ стихотворения Б. Пастернака «Февраль. Достать чернил и плакать!» (1912)

Б.Л. Пастернак – крупнейший русский поэт XX века, художник глубокого интеллектуального и художественного напряжения. Им написано множество удивительных, великих произведений. Язык его поэзии настолько современный, что никогда не будет подвержен коррозии лет. Он создал в своих книгах мир со всеми обыденными реалиями и высоким небом, с его радостями и печалями, он запечатлел на века саму жизнь. 
    Поэзия Б. Пастернака аналитична и музыкальна. Своеобразие большинства его произведений определяется решением необычных философских проблем, мировоззренческих вопросов. Мысль о единстве человека с природой, о слиянии человека со вселенной представляет концепцию жизни поэта. 
    Б. Пастернак сумел глубоко пережить дух своего удивительного времени, затем передать его атмосферу, несбывшиеся исторические надежды и судьбы своих современников. Его лирические работы по преимуществу стали воплощением трагического счастья существования человека, одаренного разумным словом, способностью плодотворно, радостно и самостоятельно использовать данное ему время. 
    В стихотворении лирический герой передает свое предощущение весны как всемирной жажды обновления жизни. В картине «февраля» вступают во взаимодействие детали окружающего мира («слякоть», «клик колес» пролетки, «деревья») с воспоминаниями и одновременно мечтами лирического героя о весне (пасхальном «благовесте», «ливне», «лужах», «тысячах грачей»), а также с приметами его эмоционального состояния («плакать», «навзрыд», слезы», «грусть», «крики»). Это явления различных уровней реальности, но в стихотворении они оказываются взаимопроницаемы. Между ними возникают «случайные» сближения, рождающие образы, основанные не на сходстве или противоположности, а на смежности, – не метафоры, а метонимии. Каждый из уровней воспринимается в неразрывной связи с другими, а весь мир – нерасторжимым целым. 
    В образе, заканчивающем первую строфу («Пока грохочущая слякоть Весною черною горит»), автор находит неожиданное сочетание звука (грохот колес пролетки), зрительного впечатления (черная слякоть), лирического ощущения (щемящего ожидания прихода весны – «весною... горит»). «Черная» весна воспринимается не как эмоциональная оценка, заключающаяся в метафоре, а как метонимия двух уровней восприятия времени года – реального представления о цвете освобождающейся от снега земли и силы воображения, позволяющего в первой оттепели почувствовать побуждение природы. 
    В образе, начинающем вторую строфу («достать пролетку... перенестись туда, где ливень...»), сополагаются реальность движения «пролетки» в пространстве и метафора полета воображения. В четвертой строфе «проталины чернеют» в самой глубине сознания («на дне очей»), а весенний «ветер» «изрыт» внутренним наплывом чувств, «криками» души. Границы явлений размываются, их качества переносятся друг на друга. Однако художественная цель стихотворения не ограничивается изображением этой необычной картины. 
    В первой же строфе, наряду с другими, появляется еще один уровень реальности: творческое стремление поэта «достать чернил и плакать», «писать о феврале навзрыд». Внутреннее напряжение передается обилием глаголов («достать чернил», «плакать», «писать», «достать пролетку», «перенестись туда...»). Все они стоят в неопределенной форме, что помогает выйти за рамки лирического ощущения, придать ему обобщенный характер. 
    Благодаря метонимическому строению образов, творчество предстает неотделимой частью не только духовной жизни лирического героя, но и всей природы. Поэт творит новые звуки и краски, сравнимые с вечными явлениями внешнего и внутреннего мира («...ливень еще шумней чернил и слез»). В то же время жизнь составляет главное содержание произведения искусства. Она не просто отражается в нем, а врывается в художественную ткань «тысячами» «случайных» впечатлений. Интенсивность процесса творческого отображения действительности передает образ, созданный в третьей строфе. 
    Мечта о весне уносит лирического героя в мир, похожий на обыденность (грачи отражаются в лужах). Но каждая художественная деталь придает ему необыкновенную экспрессивность: грачей «тысячи», они, похожие на «обугленные груши», срываются с деревьев, поднимая, как при падении, фонтан брызг – ощущений. Антитезы подчеркивают игру между образами двух уровней – природным и психологическим (взлетевшие грачи «обрушат грусть на дно очей», «сорвутся в лужи», вызывая «сухую грусть»). Воображение поэта, пишущего «о феврале», создает новую реальность. Но строится она не по субъективному произволу автора, а по законам самой жизни, при этом не заслоняя ее, а вступая с ней во взаимодействие («И чем случайней, тем вернее Слагаются стихи...»). В стремлении «верно» отразить внутреннюю и внешнюю действительность поэт схватывает впечатления на лету, пытаясь успеть за движением жизни, на ходу выкрикивая свои открытия («и ветер криками изрыт...»), «плача» от напряжения. Такие стихи «навзрыд» и предстают в стихотворении истинным искусством. 
    Классический размер стихотворения (четырехстопный ямб) сочетается с нарушением традиции в самых разных областях. Сдвиг присутствует и в изломанном синтаксисе, и в неточных рифмах («гривен» – «ливень»), и в надрывной, восходящей интонации исповеди, обрывающейся неожиданным выводом. Фоническое свое6разие стихотворения связано с внутренними рифмами (благодаря им перекликаются строчки разных строф, например, последняя с двумя первыми, между которыми существуют смысловые пересечения), ассонансами («сорвутся в лужи и обрушат...» и др.), звуковыми повторами с сонорными («чрез благовест, чрез клик колес...» и др.). В богатой и разнообразной инструментовке стихотворения не прослеживается закономерности. Как и в содержании, в каждом стилистическом уровне содержится мысль о «случайности» найденных слов и образов, позволивших создать «верный» слепок текучей жизни.